Выступая на публике или работая с клиентами, они говорят о самом личном. Мы часто смотрим на психологов как на особенных людей, обладающих рецептом счастья. На самом ли деле они счастливее остальных людей?
Их приглашают на телевизионные ток-шоу, их лекции собирают полные залы, их книги становятся бестселлерами. Согласно многим опросам, психологи и психотерапевты в среднем счастливее, чем представители других профессий. Но могут ли они стать примером для подражания? Их знания, практика, умение проникнуть в тайны психики — делает ли все это их счастливее? Пет ничего более спорного.
В среде психологов любят рассказывать истории из жизни, которые скорее свидетельствуют об обратном: один великий психоаналитик упрекает себя в том, что не смог предотвратить самоубийство своей жены; другой терапевт, холостяк, страдает от того, что все его любовные истории заканчиваются скандалами; у детского психиатра никогда не было детей… Вспомним и об отце психоанализа Зигмунде Фрейде, чей юмор скрывал склонность к депрессиям. Подтверждают ли психологи поговорку о сапожнике без сапог?
Более уязвимые
История показывает, что путь в психотерапию часто начинается с глубокой душевной раны, которую будущие специалисты пытаются излечить, изжить, изучая и на себе проверяя практикуемый ими метод. Можно сказать наверняка, что многие психологи начали заниматься именно этой наукой, потому что страдают или страдали сами.
У знаменитого американского психотерапевта Ирвина Ялома (Irvin Yalom) было несчастное детство, он был жертвой антисемитской атмосферы в школе. Французский этолог Борис Цирюльник (Boris Cyrulnik) очень рано лишился семьи в результате депортации 1942 года. Дело не ограничивается несчастливым детством. Психиатр и психотерапевт Кристоф Андре (Christophe Andre) страдал от тревожности и депрессии и долгие годы был бессилен их победить. А основатель советской экспериментальной патопсихологии Блюма Зейгарник, уже будучи знаменитым ученым, пережила семейные драмы, арест и гибель мужа, гонения на «космополитизм». После благополучной юности ее жизнь вплоть до 60 лет была полна лишений и потерь. Но «она умела в нужный момент запускать механизм, который создавал для нее ощущение безмятежности, — вспоминает ее внук, фотограф Андрей Зейгарник. — Как будто точно знала, что под всеми житейскими бурями в ней скрывается какая-то гладь, с которой она никогда не теряет связи».
У многих легендарных психотерапевтов не все было в порядке со здоровьем: «Это известно, в частности, про шотландского психиатра Рональда Дэвида Лэйнга и про основоположника гештальт-терапии Фрица Перлза, — напоминает психолог Дмитрий Леонтьев. — Но эти особенности не мешали им в профессиональной жизни, скорее помогали». С этим соглашается психотерапевт Владимир Баскаков: «Недавно мы с коллегами обсуждали наши собственные болезни и страдания. И пришли к выводу, что благодаря этому мы можем более чутко ощущать своего клиента, у нас с ним появляется общее пространство переживания». Психологи и психотерапевты не более других защищены от душевных травм и превратностей судьбы. По некоторым из них удается благодаря профессии найти свой способ совладать с бедами, и этим опытом они могут поделиться с клиентами.
Более свободные
«Свободные» — именно это слово часто (чаще, чем «счастье») приходит нам в голову, когда мы думаем о личной жизни психотерапевтов. Многие из тех, кто стоял у истоков психоанализа, старались осмыслить и закрепить в теории ту личную свободу от правил и условностей, которую отстаивали на практике. Примечательна судьба дочери русского генерала, ученицы Фрейда, писательницы и психотерапевта Лу Саломе (Lou Salome). Уже в ранней молодости она стала femme fatale западной интеллектуальной элиты. Она умела быть для мужчин и неповторимым интеллектуальным партнером, и «смутным объектом желания». Лу Саломе не особенно считалась с этическими требованиями своего времени. Ее сексуальная жизнь началась только в 35 лет — после опытов дружеского и творческого сожительства с мужчинами и многих лет брака. Как пишет философ Лариса Гармаш, «вся ее жизнь была неким уникальным экспериментом — она словно испытывала на эластичность границу между мужским и женским началом: сколько «мужского» она в состоянии вобрать в себя без ущерба для своей женственности». Мы не знаем, была ли Лу Саломе счастлива, но она определенно была свободной и умела делать свободными своих пациентов.
«Профессия гештальт-терапевта дала мне свободу, — рассказывает психотерапевт Марина Баскакова, — прежде всего свободу мысли. Нельзя быть психологом, не научившись осознавать и принимать себя. А такое принятие создает опору внутри собственного «Я»: доверие к себе, чувство, что на себя можно опереться». Это, в свою очередь, ведет к автономности, независимости. Отсюда свобода мысли и возможность жить согласно собственным стремлениям, не следуя стереотипам, которые диктует общество, и не стремясь оправдать ожидания. «Моя профессия дала мне разрешение быть тем, кто я есть, — продолжает Марина Баскакова. — И проявлять себя в соответствии с этим. Простой пример: я умею о себе заботиться, заснуть, если я устала, сделать паузу в разговоре, если мне нужно подумать. Прежде для меня это было большой трудностью: я, как и многие, считала это неправильным, неприемлемым. И в том, что касается телесных проявлений, я тоже стала свободней: я не чувствую себя пленницей представлений о внешности женщины». И все же многое зависит от профессиональных убеждений психолога, замечает Дмитрий Леонтьев: «Есть направления, которые отрицают свободу, например бихевиоризм. Бихевиорнсты менее свободны, потому что в свободу не верят. Это самосбывающееся пророчество».
Более проницательные
Психологам (по сравнению с нами) понятнее они сами, а потому они яснее видят свои отношения с другими людьми. «Знание психологии не избавляет от конфликтов, — признается психолог и сексотерапевт Мария Тихонова, — но мне стала виднее душевная организация других, поэтому мне легче идти на примирение. Раньше я дольше обижалась, приписывая другим враждебные мотивы, а сейчас вижу, как другие хрупки и ранимы. Иногда конфликт говорит о том, что между нами есть глубокие ценностные различия, из-за которых каждый пойдет дальше своей дорогой. По даже в этом случае я предпочитаю расставаться мирно. А если отношения долгие, в них вложено много эмоций, то я готова работать над собой, чтобы сохранить их. Самый для меня трудный в общении человек — моя ближайшая подруга. По то, что мы вместе с ней прошли через годы, говорит о ценности наших отношений и о том, что они могут стать более гармоничными».
Знания о человеческой психике не дают универсального ключа ко всем ситуациям, но профессиональное обучение тренирует особые навыки общения. Поэтому Дмитрий Леонтьев считает, что правильнее говорить не о проницательности психотерапевтов, а об их чувствительности: «Само понятие проницательности исходит из того, что в каждом есть скрытая суть. Надо до нее только докопаться, и она все объяснит. Это аристотелевский взгляд на вещи. Аристотель говорил о внутренней сущности, которая определяет человека. Если ее познать, то можно предсказать его поведение.
Предполагается, что человек всегда равен этой внутренней сущности и самому себе. По современная психология считает, что человек не всегда равен самому себе. Более того, как раз там, где мы не стремимся быть равными самим себе, происходит развитие. И чувствительность к этой динамике облегчает понимание того, что происходит каждую минуту и постоянно вносит коррективы в наше представление о другом и о себе».
Источник: https://psychojournal.ru/article/918-sapozhnik-bez-sapog-ili-vse-li-psihologi-schastlivy.html#t20c
