Другой вариант — это «окаменевшая», крайне властная, подавляющая и пугающая Мать (плюс оба варианта могут сочетаться в различных пропорциях). Это переживание относится либо ко всей фигуре, либо затрагивает отдельные её проявление (чаще всего эмоциональность, способность проявлять любовь, давать душевную теплоту). Часто при этом Материнская фигура не опознаётся как таковая, а носит характер «мира вообще» и «устройства жизни в целом».
Исторические предпосылки травмы дефицитарности
Поколение 1905-1920 гг. «матери войны» даёт главенствующую, стартовую во всей цепочке установку «Вы должны выжить и внешне пристойно выглядеть» (вторая часть про «пристойно выглядеть» связана с необходимостью — реальной или потенциальной — прибегать к помощи общины, соседей, родственников, близкого и дальнего окружения для того же выживания. Поэтому в глазах этого потенциально «спасительного» окружения необходимо выглядеть «нормальным человеком», которому не откажутся помочь).
Их дети — «дети войны», поколение 1935-1945 гг., приобретают единственный функционал «выжить любой ценой», при котором еда и одежда это наивысшие, приоритетные ценности, еда абсолютно первична и на неё проецируются и «завязываются» почти все остальные ценности (любовь, принятие, самореализация и т.д.). У этого поколения нет возможностей (или они крайне скудны) для реализации в системе иных ценностей. Есть очень много навязчивой заботы, тревоги и мнительности (иногда в параноидальных формах). Плюс установка «выжить любой ценой» столь сильна, что дети этих «детей войны» тоже подчиняются заботе о выживании своих родителей, работают на них, помогая им выжить.
Поколение «дети детей войны» 1955 — 1970 гг, сталкиваются с очень сложной задачей. С одной стороны, для этого поколения впервые появляется идея (потенциальная возможность) реализации себя и высвобождения из беспрекословного подчинения предкам, с другой — это поколение, как было сказано выше, вынуждено опекать своих родителей, ухаживать за ними, беречь их (т. е. имеет место парентификация). В итоге идёт очень сильная борьба между потребностью реализовать себя и свою собственную жизнь и необходимостью заботиться о родителях. Часто это поколение становится «супер-мамами» по отношению к своим детям, оттормаживая собственные травмы и стараясь дать всё по максимуму, но прибегая к инструменту управления «Покажи результат!» («Я дала тебя всё, даже то, чего не было у меня — поэтому ты обязан показать мне результат моих действий/моего воспитания тебя!»)
Поколение 1985-2000 гг «дети супер-мам» — уже могут идти в собственную реализацию, если справятся с установкой про «демонстрацию результата маме» (потому, что часто эта установка превращается в контр-сценарий «Ничего не хочу по жизни» и «Не стану я ничего добиваться!»)
Последствия и проявления травмы дефицитарности
1. Выживание как «стиль жизни». Зацикленность на том, чтобы выжить, даже при благоприятной обстановке, постоянная бдительность на тему наличия «экстренных запасов» еды, денег, прочего; постоянные страхи, что «вот сейчас всё кончится» («Я потеряю работу и стану нищим, мне/моей семье нечего будет есть»), невозможность расслабиться и наслаждаться жизнью, невозможность ощутить изобилие, ангедония.
Отдельно стоит упомянуть дегуманизацию и функциональный подход к самим себе, миру и другим людям. По определению Лилии Ким «To be dehumanized (быть дегуманизированным) — значит считать нормой восприятие себя как строительного материала или инструмента для ЧЕГО-ТО БОЛЬШЕГО. Отсюда бесконечное суждение и осуждение всякой индивидуальной особенности.
To be dehumanized — значит считать себя и других набором функций, которые должны исполняться, а всякое сопротивление этому и поползновение жить жизнь как хочется-можется, да ещё и радоваться процессу, встречает мощное внешнее и, что гораздо страшнее — внутреннее сопротивление. Мол, это эгоистично, аморально и вообще нельзя.»Кратко описать детство, прошедшее в «модусе выживания» можно фразой «Кормили тушу, но срали в душу» (извините).
Здесь присутствует социальный компонент, заключающийся в том, что государству выгодно поддерживать зацикленность на выживании, выгодно нагнетать страх, чтобы люди были поглощены опасениями и тревогами и «не лезли» в политику. Это отдельная грустная тема о том, как старательно запугивают людей через СМИ, но наличие этого компонента тоже необходимо учитывать. Это не полностью психологическая проблема отдельных людей, есть социальное и историческое давление в этой теме, но хорошая новость в том, что этому давлению можно противостоять на личностном уровне.
2. Первым следствием зацикленности на выживании даже там, где нужно уже «просто жить» являются самоограничения. Экономия на самом себе, запрет на «приятные мелочи» и получение удовольствия, мазохистический паттерн как толерантность (нечувствительность) к дискомфорту и боли. Трудоголизм, стыд за собственную радость, невозможность дать себе отдохнуть. Установки «Это не для меня», «Я этого не достоин», «Я не могу себе этого позволить».
3. Ещё одно последствие — ригидность психики как следствие страха перед отказом от старого и привычного, ведь нового и хорошего может никогда не случиться. Точно так же, как люди годами хранят старую одежду, сломанные или ненужные вещи с мотивом «Вдруг это когда-нибудь пригодится», внутри психики сохраняются мешающие, отжившие установки. Менять себя и жизнь это всегда страшно и трудно, но для тех, кто вырос в ощущении дефицитарности есть дополнительная нагрузка поколенческой, исторической памяти, свидетельствующей о том, что «ничего нельзя выбрасывать», а мнение «людей вокруг» является жизненно важным, ведь если испортишь отношения с соседями, они не станут спасать тебя в случае войны или голода.
4. Логичным следствием постоянных самоограничений, страхов и ригидности является зависть, которая может выражаться агрессией на других (тех, кто уже вышел из «модуса выживания») или на самого себя (в форме отчаяния, самоуничижения и идей в духе «Вот у тебя-то этого никогда не будет»). Иногда это зависть родителей по отношениям к детям, сумевшим или пытающимся вырваться из-под власти поколенческих установок (например, если взрослые дети идут в психотерапию или «позволяют себе» то, что является предметом самоограничения для родителей), иногда это агрессия на внуков, растущих гораздо более свободными и любимыми или даже на «детей в целом», потому что они стали раскрепощёнными.
5. Отдельно стоит упомянуть жажду власти как жажду безопасности. Жёсткая и часто искусственная иерархичность в семье и обществе базируется на представлении о том, что «сильный» (то есть «обладающий властью») находится в большей безопасности и власть является эффективным инструментов в управлении ресурсами. Если смотреть на психологическую сторону этого аспекта, то часто люди борются за достаточно иллюзорную власть и строгую иерархию именно потому, что не видят иного способа обеспечить себе безопасность и ресурсы.
Например, пожилые родители эмоционально шантажируют взрослых детей, не умея ни просить, ни договариваться. Или отец, требующий от маленького ребёнка беспрекословного и немедленного подчинения. Или «борьба» между женой и свекровью за власть над мужем/сыном.
Поскольку эта борьба за власть пронизывает всё общество и является, к сожалению, нашим общим культурным фоном, в котором мы выросли и живём, мы как терапевты должны отслеживать этот момент в отношении клиентов.
У терапевта безусловно есть власть, и об этом нельзя забывать. Тот, кто приходит за помощью всегда более уязвим и находится в более подчинённой позиции, чем тот, к кому пришли. В статье Г. Бойсен упоминается, что «Очень важно не позволять собственным (помощника или терапевта, или группы — моё прим.) потребностям в победе или агрессивности стать доминирующим фактором (при работе с клиентом — моё прим.) Что может произойти в таком случае, так это то, что клиент почувствует себя раздавленным или потерпевшим поражение и теперь бессильно лежащим на полу.
Это часто происходит в группах, когда я прошу участников оказать сопротивление. Они делают это, исходя из своих амбиций, своих потребностей в выигрыше или своей агрессивности и желании подавить окружающих и вместо того, чтобы стать терапевтическим, процесс превращается в новое поражение или становится знаком бессилия и укореняет детский конфликт.»
6. Последнее, что я считаю необходимым упомянуть, это садистический компонент личности, который может быть гипертрофированным вследствие уже упомянутой тотальной дегуманизации и общей установки «Жизнь жестока, ресурсов мало, на всех не хватит, поэтому надо бороться и выцарапывать, а то останешься ни с чем», а также как следствие ощущения своей детской беспомощности перед «каменной», безэмоциональной и «не дающей» Матерью (в этом случае я исхожу из предположения, что в основе садистического стремления лежит потребность ощутить собственное влияние — что я в принципе могу и способен на что-то влиять
